Сергей Толстиков: «Мечтаю сыграть Кота Леопольда»
Ирландский террорист в «Лейтенанте с острова Инишмор», Костя Треплев в «Чайке», лауреат второй степени Пятого международного конкурса чтецов имени А.П. Чехова, бывший студент-юрист и лицеист-историк, с двенадцати лет мечтавший стать священником, и просто юноша с зеленовато-серыми глазами, длинными ресницами и серьёзным, сосредоточенным взглядом – всё это он, Сергей Толстиков, актёр пермского камерного театра «Новая драма». Его последняя работа – роль Саши в спектакле «Пленные духи», который является премьерой этого сезона. И хотя у актёров, как правило, довольно плотный график, Сергей согласился ответить на наши вопросы.
– Сергей, какие роли из классического репертуара и из современной драматургии вам близки?
– Очень хотелось бы исполнить главную роль в пьесе Генрика Ибсена «Пер Гюнт». Я выступал с ней как чтец в Театре оперы и балета с оркестром. Мне были очень близки и герой, и сама пьеса. Ещё мечтаю сыграть Фому Опискина в пьесе, написанной по мотивам повести Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Но это если только в будущем, так как персонаж возрастной. А вообще, мне кажется, что мой персонаж – это Кот Леопольд в каком-нибудь детском спектакле. Хотя детские мы пока не ставим… Современную драматургию я не очень хорошо знаю.
– Какой странный ряд: Пер Гюнт – эгоист, Фома Опискин – лицемер, оба они – отрицательные персонажи. А Кот Леопольд – положительный…
– Пер Гюнт и Фома Опискин – не отрицательные герои. Просто у них есть порок. Причём Пер Гюнт от него в конце избавляется. А когда играешь чужой порок, опускаясь на самое дно, очищаешься и уже в собственной жизни стараешься быть лучше. Что касается Кота Леопольда, он близок мне своей беспечностью, открытостью, дружелюбием, оптимизмом и умением находить в других хорошее.
– Что вы делаете, чтобы не уставать играть одну и ту же роль в течение всего сезона?
– Этот вопрос очень актуален. Я привык всё делать добросовестно, и, если играю, то стараюсь выложиться по полной. А ведь через день мне нужно играть ту же роль – с другими чувствами, эмоциями, настроением. И тогда поступаю очень просто: сажусь, беру ручку и бумагу и начинаю описывать своё состояние, все мысли, которые у меня есть на данный момент. Всё, что происходит во мне, я просто пишу. Пишу, пишу, пишу… Затем прочитываю и думаю: «Неужели это я написал?!» Потом выделяю из написанного то, что ближе всего к завтрашней роли. И на следующий день уже выхожу на сцену, играя своё собственное состояние.
– Как Вы думаете, актёру театра что-то дают искусство кино и телевизионные сериалы?
– У меня не было опыта съёмки в кино. Но чисто теоретически могу сказать, что в театре для актёра очень важны сквозное действие, перспектива и сверхзадача роли, иначе он не сможет от начала до конца протянуть роль, а в кино, и тем более в сериалах, это не совсем нужно. Там всё зависит от натуры, от света, от монтажа, там всё за всех видит режиссёр. Но, с другой стороны, в чём сложность кино и что в театре недостаточно важно – это крупный план. Необходимо быть абсолютно сосредоточенным. Должны быть очень точными взгляд и выражение лица. А на больших сценах лицо менее заметно, там соврать легче, там можно жестами, телом компенсировать скудную мимику. На больших сценах необходимо давать энергетику, должен быть сильный голос, там нужно по-особенному встать. А наш камерный театр «Новая драма» больше приближен к кинематографу, потому что находишься у зрителя, как на ладони.
– Вам когда-нибудь случалось плакать по сценарию?
– Нет, я не умею плакать. Честно говоря, я очень завидую актёрам, которые на это способны. Но ведь очень часто актёры плачут по поводу и без. Мой педагог Марина Андреевна Оленёва как-то рассказывала, что взяла одну студентку, у которой получилось заплакать прямо на вступительных экзаменах. Она подумала: «Вот как хорошо! Какая хорошая актриса получится! Первый курс – и уже плачет!» А в следующий раз, когда пошли занятия, она выходит на сцену – и сразу начинает реветь в три ручья. Потом снова, и снова… Но зато когда я читаю и играю, иногда плачут зрители. Марина Андреевна мне один раз сказала, что она плакала на выступлениях только двух своих учеников. Одним был Евгений Пеккер в спектакле «Облом-off». Вторым – я, когда читал в институте на экзаменах стихотворение Мандельштама «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»
По моим наблюдениям, актёры в этом отношении делятся на две категории. Одни переживают сами, и зрители смотрят и думают: «Вот у человека проблема-то!», то есть переживают за актёра. А вторые заставляют переживать зрителей. Они переживают какие-то общечеловеческие проблемы, которые касаются всех. Причём даже не то, чтобы переживают, а просто умеют так подать проблему, что она становится очень близкой и важной для всех, находит отклик в душе каждого. И тогда зрители переживают за себя.
– А какими ещё произведениями вам удавалось вызвать у зрителя слезу?
– Например, когда я читал Есенина. Хотя, он сам по себе очень слезоточивый поэт. Его можно просто так прочитать и заплакать. Одна «Песнь о собаке» чего стоит.
– Скажите, а как вы осознали, что театр – это ваше призвание?
– Так получилось, что, когда я закончил класс с социально-историческим профилем пермского лицея №2, то поступил на бюджет юрфака ПГНИУ. Мой результат по баллам был вторым в рейтинге поступивших. Ещё немножечко, и я был бы первым. Проучился я там почти год, успешно сдал сессию. Но уже во время неё понял, что надо что-то менять. Там был такой предмет – «История государства и права зарубежных стран», где нужно было выучить двести вопросов, это две огромные книги. А я всегда был очень честным, принципиально никогда не списывал со шпаргалок. Я решил добросовестно всё выучить. Один том выучил, второй читаю – первый уже забыл, потом первый перечитываю – второй уже не помню… Информация такая, что я её вдалбливаю в себя, а она сопротивляется. Не знаю, почему. Я шёл на экзамен и почти физически ощущал, что выученным материалом меня просто тошнит. После этого я понял, что всё это – совсем не то, что мне нужно. Чем больше я учился, тем больше мне казалось, как будто у меня вынимают мой мозг и вставляют какой-то другой. И я не мог этого перенести. «Не в силах Ленский снесть удара…», как говорится. Пришлось уйти. Причём я резко ушёл, очень резко.
– И пришли в театр?
– Да, я с детства занимался театром, и когда уходил с юрфака и брался за эту профессию, я понимал, куда иду. Актёрство не было для меня волшебной сказкой, это был большой труд, и я был к нему готов. Если бы стал юристом, я сейчас был бы, конечно, обеспеченным человеком. Из меня бы получился хороший юрист, потому что всё, что я делаю, я стараюсь делать хорошо. Но стал бы я счастливым человеком? Не думаю. А сейчас, хотя и бывают моменты, когда я ощущаю себя несчастным, всё равно где-то внутри чувствую, что я счастливый человек.
– Мне как начинающему журналисту очень важна методика интервью. Скажите, бывало ли, что какой-нибудь вопрос, заданный вам во время интервью, был для вас неприятен?
– Как правило, этот вопрос звучит в самом начале: «Как вам удаётся запоминать слова роли?» Раньше у меня был не очень хороший характер, и поэтому я отвечал на него довольно резко и саркастично: «Да не запоминаем мы ничего, на руке вот пишем текст роли, потом подглядываем и читаем». Но на самом деле я в последнее время установил для себя, в чём заключается память. Человеку запоминается всё то, что для него понятно. Поэтому очень быстро ложится на слух и надолго прилипает на язык различная попса. И очень тяжело запоминаются серьёзные тексты, например, «Илиада» Гомера в переводе Гнедича. На самом деле нужно просто, заучивая текст, взглянуть на мир глазами автора. Помню, я учил стихотворение Пастернака «Следы на снегу» и никак не мог запомнить строчки «Он стынет вытекшею жижей // Яйца в разбитой скорлупе». Я всё ходил и думал: «Какая жижа, причём тут скорлупа?» А потом просто вышел на улицу и посмотрел на лужицу, в которой отражалось солнце. «Так вот что Пастернак имел в виду!» – осенило меня, когда я понял, что лужа – это и есть вытекшая жижа яйца. Через зрительный образ, ассоциацию запоминать гораздо легче. Потом этот образ запечатлевается и в нужный момент просто воспроизводится.
– Чем вы занимаетесь в свободное время, может, есть какое-то хобби?
– Очень многими видами деятельности, но все они так или иначе связаны с театром. Я не только актёр, но и чтец, и сценарист. Сейчас, например, пишу инсценировку к повести «Двойник», которую создал Достоевский, когда был в том же возрасте, что и я сейчас. Надеюсь, что эта пьеса будет поставлена у нас в театре, и что смогу там выступить в качестве актёра и, возможно, даже одного из режиссёров. Много читаю, люблю изучать биографии писателей и филологические статьи. Видимо, моя миссия в жизни – соединить всё это вместе. Создать какой-то общий мир, где я – и актёр, и режиссёр, и драматург, и историк, и филолог, утверждающий идеалы Чистого, Доброго и Вечного.
Беседовала Анна Чугайнова
|
